Элизабет Финч [litres] - Джулиан Барнс

А я? В возрасте тринадцати лет моя любимая дочь Нелл однажды изрекла: «Папа у нас – Король Заброшенных Проектов». Я улыбнулся, вспомнив эту неожиданную истину, а вместе с ней и удовольствие ежедневно ловить на себе пронзительный подростковый взгляд. Но может, я всего лишь проявлял кичливость? Вот вопрос.

Считаются ли заключения браков «проектами»? Думаю, да, хотя такое ощущение обычно возникает не сразу. И оба моих брака оказались «заброшенными», в том смысле, что они были разорваны, хотя и не мной. Как я уже говорил, мне довелось сменить множество работ, преимущественно в той сфере, которая получила название «сектор гостеприимства»; одно время я даже был совладельцем ресторана. И в том, что этот проект оказался заброшенным, был повинен экономический спад того периода. Около года я занимался переоборудованием винтажных автомобилей с последующей продажей. Энтузиазма и энергии у меня хоть отбавляй; как актер, я многое схватываю на лету. Но мною часто овладевает внутреннее беспокойство. Мне хотелось повысить свой уровень образования по сравнению с тем, которого я достиг в колледже, однако у стороннего наблюдателя (как и у жены) создавалось впечатление, что я просто зарылся в книги. Кто знает, возможно, когда я доживу до седых волос, у меня возникнет желание заняться гончарным ремеслом; говорят, оно приносит большое удовлетворение.

Но я не считаю эти метания и перемены своими провалами и уж тем более ими не кичусь. Какой есть антоним к слову «кичливый»? Скромняга? Закомплексованный? Могут ли такие эмоции служить показателями цельности? Конечно, я чувствую свою вину за распад двух моих браков и признаю за собой около сорока пяти процентов ответственности. Но готов ли я взять на себя еще большую степень вины, чтобы избежать ярлыка кичливости? Ну да ладно, вряд ли найдется много желающих ознакомиться с моим ответом на этот вопрос.

Но вот ведь странная штука: Кристофер не раз зазывал меня в гости, а я так и не удосужился съездить в Эссекс. Видимо, подсознательно принимал сторону его сестры. Однако в тех случаях, когда он наезжал в город, я неизменно приглашал в его в ресторан, причем в такой, где подают спиртное. Квартиру он выставил на продажу и получил пару предложений. Со своей стороны я ему сообщил, что заметки его сестры представляют немалый интерес, но пока не складываются для меня в единое целое. Он сочувственно посмеялся. Я сказал, что среди ее материалов может обнаружиться нечто, пригодное для печати, но на данном этапе об этом говорить рано. Для себя я наметил публикацию книжечки афоризмов тиражом примерно в сто экземпляров – попытка не пытка.

– Слушай, это все целиком на твое усмотрение. Ясно же, что Элизабет тебе доверяла, и я тоже перечить не стану.

Я воодушевился: и его прямотой, и этим обещанием.

– Странно, что вы с ней совсем не похожи.

– Это еще мягко сказано.

– А что родители ваши?

– Серединка на половинку. То есть мы с сестрой не оправдали их ожиданий. Обошлось без скандалов, да к тому же я им, как принято говорить, «внучков подарил». Но родителям хотелось, чтобы Лиз была поскромнее, как все, а я чтобы… ну, инициативы побольше проявлял, вот как-то так.

После школы Кристофер отслужил краткосрочную военную службу, а потом окончил бухгалтерские курсы. В итоге соединил эти направления, став полковым финансистом. Кто бы мог подумать, что в армии требуются счетоводы.

– Без риска, – сказал он, словно себе в укор. – Без риска.

– Раньше никто не называл ее Лиз, – заметил я.

– В детстве ее только так и звали, но в какой-то момент она меня окоротила. Мне было лет десять, а ей, стало быть, семь. Тогда она и заявила, что ее имя Элизабет. А мое – Кристофер, но не Крис. Естественно, я ее услышал. Но про себя говорил только Лиз. Лиз. Прямо бунт на корабле, да?

– Вы с ней были дружны?

– Трудно сказать. Я был ей старшим братом. Отец с матерью говорили, что я обязан сестренку оберегать. Но она этого не хотела. Никогда не ходила за мной по пятам. Это я за ней увязывался.

– Но вы играли вместе?

– Что за вопросы? Уж не задумал ли ты о ней что-нибудь написать?

– Нет, что ты. – (Не покривил ли я душой?) – Просто я ее… побаивался, что ли, а потому при жизни ни о чем таком не спрашивал. Я даже не знал, что у нее есть брат. А теперь, можно сказать, наверстываю упущенное. Хотя в каком-то смысле поздно уже.

– Вступаем в клуб, – ответил он, поднимая бокал.

– У тебя сколько детей? – (С какой целью я об этом спросил? Уж его-то биография всяко не входила в мои планы.)

– Двое. Каждого полу по штуке. А она была им хорошей тетушкой. По-своему.

– Естественно, по-своему. А как же еще?

– Никогда не забывала с днем рожденья поздравить. Я мог их одних в город отправить – она у платформы встречала. Доверяли они ей безоглядно. Она их по музеям таскала, по галереям, но всегда старалась, чтоб они не скучали. Никаких там «Это великое полотно великого художника». Ставила их перед картиной, а через некоторое время спрашивала, допустим: «Заметили белку на заднем плане?» Потом шли куда-нибудь обедать. Она им покупала и мороженое, и шоколад, и всякое такое. Разве что по луна-паркам не возила.

Элизабет Финч на электрическом автомобильчике – это был бы номер.

Но у Кристофера внезапно переменилось настроение.

– Когда она лежала в больнице, я от нее услышал смешную фразу. Ну, то есть не смешную, а странную. На нее было больно смотреть: вся исхудала, кожа да кости. Притом что и в лучшие годы толщиной не отличалась. Хотя, надо признать, она даже в больничном халате умудрялась шикарно выглядеть. Я весь на нервах был, сам понимаешь. Но знал: она не хочет, чтобы я нюни распускал или начинал разговоры, которых прежде не заводил. Так что я одно твердил: «Вот привязался ублюдочный рак, сраный ублюдочный рак, Лиз, ублюдок сраный…» А она поворачивает ко мне голову, и я вижу ее глаза – помнишь, какие у нее глаза были большие, а теперь так просто огромные стали, ввалились, голова уже как череп, а сама мне шепчет: «Рак, дорогой Кристофер, нравственно нейтрален». И как прикажешь это понимать?

Я помолчал. Мои мысли вернулись к ее лекциям. Можно было бы вспомнить и железные дороги, и монокультуру, но я счел, что это будет некстати. Так что вместо этого я ответил:

– По-моему, она с тобой согласилась. В своей манере.

Кристофер не попросил объяснений, он только улыбнулся и сказал:

– Оно и неплохо.

Мы немного посидели в молчании. Я заказал еще одну бутылку вина.

– Слушай… можно спросить… она когда-нибудь заговаривала о своей личной жизни?

– А сам-то как думаешь?

– Думаю, что нет.

– Почем я знаю – может, и был у нее муж. А то и не один. И сплошь монахи буддийские. – В его голосе скрипнула застарелая досада, даже обида.

– И ты никогда не видел ее с мужчиной?